Только не - Игорь Толич

— Нет… — в каком-то предобморочном состоянии отозвалась я и всё-таки взяла ключ.

— Ну, вот и открой. Эта мужчина сказал, что писал тебе на бумаге. На бумаге, понимаешь? И он явно ждал от тебя какого-то ответа.

Я хлопала ресницами, пока плохо соображая, что к чему.

— Да, я подслушивала, — резко сказала Эми, желая оправдаться поскорее. — Но мы все подслушивали.

Она оглянулась через плечо, и, проследив за её движением, я, наконец, заметила, что вся моя рождественская свита стоит во дворе и с широко распахнутыми глазами следит за происходящим.

Я дотянулась до почтового ящика и впервые отворила его круглую металлическую створку.

Внутри всё было завалено бумажными письмами. Я выгребла их целый ворох и от волнения едва не уронила в снег. Каждое из них было подписано одинаково — «от Тони для Лиз».

Эпилог

Томас ввалился в дом, едва не застряв в проходе. Прежде я была убеждена, что полнеть дальше ему уже некуда, но Эмилия сумела убедить меня в обратном — её фирменная выпечка сказывалась на Томе в самом широком смысле. В течение последнего года он ширился на глазах и телом, и душой. И если в случае его души я могла лишь искренне порадоваться за Тома, то в отношении физической составляющей я бы на месте Эми крепко призадумалась.

Впрочем, они оба не вызывали особого беспокойства — обычная пара, нашедшая друг друга на склоне лет, хотя при взгляде на них этот склон лет отнюдь не выглядел печально. Том и Эми были счастливы, как обычно бывают счастливы все пары в первый год отношений, постепенно приближаясь к первому семейному кризису. Для Тома и Эми кризис выражался в том, что они до сих пор, даже спустя год, не научились договариваться, кто сегодня хозяйничает на кухне, а поладить одновременно у них не получалось.

— Представляешь, Илзе, — возмущался Том, — она меня выгнала! Сказала, что индейку нельзя мазать изнутри тем же соусом. А я говорю, можно!

— А я говорю — нельзя! — крикнула Эми из-за двери, которую Томас придерживал своей широченной спиной, чтобы Эмилия не ворвалась и не помешала ему ябедничать. — Впусти меня, в конце-то концов! Я не к тебе иду, а к Илзе!

— Ты её плохому научишь! — бросил ей в ответ Томас и обратился уже ко мне: — Илзе, ты замариновала индейку?

— Замариновала, — смеясь над своими чудаками-соседями, ответила я. — Но с каких сторон и чем мазала, не скажу.

— Правильно, — согласился Том и всё-таки впустил Эмилию, стоявшую на пороге с красными от гнева и холода щеками.

Прежде, чем она вошла, её опередил Тич. Он, ни у кого не спрашивая разрешения, сразу ринулся по лестнице наверх, в комнату Валдиса. Тот ещё спал, и ему предстояло пробудиться в собачьих слюнях и под чутким собачьим взором.

Эми первым делом поцеловала Тома, а затем показала ему язык. Том ответил ей тем же самым. Они только явились, а у меня уже живот болел от смеха над ними. Не представляю, как они проводили время друг с другом, но при мне всегда вели себя совершенно свободно. Походило на то, что Эми как-то удалось заразить Тома своим жизнелюбием, и оба они помолодели, если не на тридцать, то на двадцать лет точно.

Как и в прошлом году, ёлку для нас с Валдисом выбирал Том. И точно так же, как год назад, Валдис нарядил её в бумажное рукоделье. Однако в этот раз он придумал сам сделать не просто белую мишуру, а вырезать некое подобие игрушек. Все игрушки получились квадратной формы, но разных размеров. При помощи закреплённых на бумажных квадратах ниточек Валдис развесил на каждом ярусе дерева свой размер игрушек — от меньшего к большему вниз. Это отняло у него весь день.

А Эми снова восхитилась получившейся конструкцией, заявив:

— Вот увидите, ещё через пять лет такие ёлки будут стоять везде!

— Надо срочно запатентовать дизайн, — подхватил Томас.

— Ну, с патентом ещё можно подождать, пока мы не проработали план нашего будущего кафе-бара, — с улыбкой припомнила я наши прежние то ли шутливые, то ли совершенно серьёзные мечты.

— Эх… — вздохнул Том, грузно опускаясь в кресло. — Боюсь, без Розы наше предприятие быстро загнётся.

Мы втроём замолчали разом, вспоминая, что ушедший год забрал у нас не только триста шестьдесят пять дней жизни. Он забрал у нас бабушку Розу.

Никто и представить не мог, что наша бодрая старушка однажды просто уснёт и не проснётся. Провожая её навсегда, мы отказывались верить в это ни в тот день, ни сейчас. Оттого слова Тома прозвучали странно и отрезвляюще.

— А знаете, — сказал он, — мне её не хватает…

— Тебе? — словно бы удивляясь, спросила Эми, привычно стоявшая у Тома за спиной с бокалом вина в руках. — Тебе её не хватает? Вы же терпеть друг друга не могли и постоянно грызлись.

— Да. И именно поэтому я скучаю по ней больше, чем все остальные, — спокойно ответил Том.

— Нам всем её не хватает, — подытожила я. — Люди покидают нас слишком быстро и слишком часто, чтобы ненавидеть кого-то всерьёз. Лично я верю, что лучший мир здесь, на земле. Даже если нам порой кажется, что никакой он не лучший. Нет настоящего счастья там, где не бывает горестей. А значит, никто не может стать счастливее, чем человек, познавший страдания.

— Илзе, ты говоришь как проповедник, — скривилась Эми, едва я договорила.

— Да нет же, любовь моя, — ответил за меня Томас, беря Эми за руку и бережно целуя её ладонь. — Илзе говорит всего лишь как счастливый человек.

Несколько минут двое влюблённых смотрели друг другу в глаза.

И мне подумалось вдруг: почему в рекламах и фильмах всегда изображают только молодые пары? Ведь молодость проходит быстро. Но жизнь на этом не заканчивается, и уж тем более на этом не заканчивается любовь. К н и г о е д. н е т

Глядя на Томаса и Эмилию можно было с уверенностью сказать о том, что счастье не любит тишины забвения, как многие полагают. Счастье любит сияние родных глаз, и об этом нельзя молчать, нельзя утаивать, нельзя скрывать, что, пока стучат наши сердца, вместе с тем жива надежда повстречать любимого человека. Одиночество — не приговор. Нужно только оглянуться, и, быть может, в доме напротив окажется тот, кто нуждается в тебе, а ты — в нём.

Я твёрдо решила,